Тяга к эпической фантастике — или вообще, к эпической истории -- была в людях всегда (чем еще, как не размахом повествования соблазняют все великие религии?) Она не угасла, а, напротив, даже усилилась в прогрессивном и современном XX веке. Поэтому, хотя появлялись оригинальные циклы, такие как «Земноморье» Урсулы К. Ле Гуин (Ursula Kroeber Le Guin, первый том «Волшебник Земноморья» [“A Wizard of Earthsea”] вышел в свет в 1968 году),
никто не имел претензий к подражателям Толкина, таким как Терри Брукс (Terry Brooks, цикл «Шаннара» [“Shannara”], запущенный в 1977 году).
С критической точки зрения они ничего нового не внесли, дублируя давно придуманные схемы, топосы и архетипы. Но эти произведения отвечали жизненным потребностям читателя, привнося немного волшебства в серую реальность. Впрочем, эта жажда касается не только вымирающего литературного жанра – ведь взялся же откуда-то успех космической фантастики Джорджа Лукаса, который втиснул в китчеватые декорации космических кораблей и лазерных мечей «героя с тысячью лицами» прямиком из знаменитого научного труда Джозефа Кэмпбелла (Joseph Campbell “The Hero with a Thousand Faces”, 1949].
Соблазняет также кажущаяся простота этих историй (хотя, разумеется, по мере развития жанра происходило и их усложнение). Добро сражается со Злом. Как в «Хрониках Нарнии», написанных другом Толкина, К. С. Льюисом (Clive Staples Lewis “The Chronicles of Narnia”, 1950—1956).
С одной стороны – подобный Иисусу Христу лев Аслан, с другой -- злая ведьма. Хорошие джедаи, плохие ситхи. Зеленый Шир и дымящиеся трубы Мордора. Но даже такое бинарное представление не мешает сочинению увлекательных историй: зло соблазняет, герои падают и предают, одержимые темной стороной Силы или жаждой власти, дарованной Единым кольцом.
И это Зло эпических масштабов, угрожающее миру. Что-то такое, что велит сидевшему в тихой деревеньке добряку поднять задницу и отправиться в дальний путь, где, ему, возможно, придется сразится с врагом в смертельно опасной схватке. Это не героическая фэнтези, в которой Конан-варвар решает свои проблемы, прорубая себе дорогу мечом – правила эпической фантастики, где проблема есть не только у Конана, но и у всего мира (всех миров) – требует применения других средств. Необходим квест: поиск магического артефакта, затерявшегося в тумане истории или скрытого в древних пророчествах, посещение колдунов, скрывающихся от мира в уединенных высоких башнях, освобождение похищенной принцессы из неприступного замка. Все это может быть самоцелью или одним из этапов, ведущих к окончательному решению, а при этом — к взрослению и развитию героя. Об этом повествует, например, цикл «Белгариад» Дэвида Эддингса (David Eddings “Belgariad”, 1982—1984), в котором осиротевший мальчик сталкивается с древним пророчеством о судьбах вселенной.
Ярким примером являются также романы, которые заменили «Властелина колец» и «Нарнию» в категории «моя первая эпическая фантастика». Речь идет о «Гарри Поттере» Джоан Роулинг (Joanne Rowling “Harry Potter”, 1995—2007).
Серия из семи книг рассказывает о магическом воспитании и взрослении титульного героя, достаточном для того, чтобы нести бремя ответственности, возложенное на него судьбой – одержать победу над злым колдуном Волан-де-Мортом. Очередные годы обучения в школе для волшебников фактически представляют собой серию испытаний, самые интересные сосредоточены в последнем томе. Путешествие, в которое герои отправляются под предлогом поиска магических артефактов, необходимых для победы над заклятым врагом, отличается от простой миссии Фродо («возьми это кольцо и отнеси его туда-то и туда-то»), поскольку его истинная цель -- внутреннее развитие Гарри.
10. Напечатанная на страницах 4—5 статья Марека Гумковского/Marek Gumkowski называется:
ИНKЛИНГ – ХРИСТИАНИН из ОКСФОРДА
(Inkling shrześcijanin z Oksfordu)
«В Англии 60 различных религиозных сект и только один соус» — жаловался итальянский дипломат XIX века Доменико Каррачидо. В последовавшие две сотни лет британская кухня несомненно расширила ассортимент соусов. Но даже если количество сект за это время уменьшилось, то не настолько, чтобы среди друзей, которые в сороковых годах прошлого века встречались по четвергам в квартире Джека Льюиса в оксфордском колледже Магдалины, можно было бы выделить двоих, которые пришли к христианству одной дорогой (и в одно и то же место).
Интересная компания
Джон Р.Р. Толкин (John R.R. Tolkien) был ортодоксальным римским католиком, у которого глубокая набожность сочеталась с культом любимой матери. Поскольку Мейбл Толкин после перехода в католицизм встретилась с остракизмом со стороны протестантской семьи и вскоре после этого умерла, сын видел в ней мученицу за веру, а к протестантизму и его приверженцам относился с некоторой неприязнью, в которой не всегда отдавал себе отчет.
Оуэн Барфилд (Owen Barfield) родился в семье вольнодумцев, а в возрасте двадцати с лишним лет заинтересовался антропософией Рудольфа Штейнера – сложной смесью взглядов Вольфганга Гете на естествознание, теософии Елены Блаватской, элементов обряда посвящения розенкрейцеров и “альтернативных” педагогических теорий – в центре которой находилась, однако, личность Христа. Он, хоть и считал себя христианином, в то время не был воцерковленным ни в одной из церквей, и лишь спустя несколько лет после войны стал практиковать англиканство.
Барфилд был автором книги “Poetic Diction” (1928), в которой он доказывал, что миф и слово являются двумя аспектами одного и того же явления: поэтический язык, и более того – язык вообще, происходит из мифологического видения мира. Эта концепция произвела впечатление на агностика Льюиса и оказала значительное влияние на Толкина, автора сказаний, где использовались изобретенные им эльфийские языки, которые затем были собраны в «Силмариллионе».
Несколькими годами старший от них Чарльз Уильямс (Charles Williams) был, правда, глубоко верующим англиканином всю свою не слишком долгую жизнь (умер в 1945 году в возрасте 58 лет), но также интересовался белой магией и некоторое время участвовал в работе одной из “лож”, возникших в результате распада Герметического Ордена Золотого Рассвета (Hermetic Order of Golden Dawn) – эзотерической тайной организации, использующей ритуалы масонов и розенкрейцеров, интерпретирующих христианские символы (вроде святого Грааля) в оккультных категориях. В поэмах и драмах Уильямса христианские идеи и символика смешивались с элементами артурианских легенд, а все это приправлялось византийским или дальневосточным соусом; в то же время в его романах конвенции фантастической или приключенческой литературы служили выражению сложных философских, религиозных или оккультных смыслов.
В творчестве Уильямса нашла отражение также его довольно запутанная чувственная жизнь: после десяти лет супружества (предварявшегося десятью годами помолвки) он вдруг влюбился в библиотекаршу Oxford University Press, где работал редактором. Это не было любовным романом в общепринятом значении этого понятия (личные моральные принципы и христианские начала исключали как «чужеложество», так и развод), а единственным материальным свидетельством чувств Уильямса были каждодневно появляющиеся на столе возлюбленной листки со стихами. Однако накал этих чувств был настолько сильным, что когда его избранница, поначалу разделявшая его чувства, вышла замуж за коллегу по работе и уехала из страны, Уильямс с трудом пережил это разочарование и включил его в качестве одного из неустанно повторявшихся мотивов в свое дальнейшее творчество.
К.С. Льюис – возвращение к вере
Хозяин квартиры, где собирались эти люди, Джек Льюис (Jack Lewis) (согласно метрике Клайв Стейплз, но ни он сам и никто из близких не называли его этими именами), родился в Белфасте, в Северной Ирландии, в семье ольстерских – то есть радикальных – англикан, но в молодости отошел от веры и какое-то время считал себя атеистом, а позже – агностиком. Его возвращение к христианству происходило поэтапно: отказавшись около 1929 года от атеизма, он в последовавшие 6–7 лет постепенно мирился с существованием трансценденции в мире и элемента иррациональности в человеческом разуме (Льюис называл связанное с этим переживание «Радостью», англ. Joy). Затем он признал существование Бога, и наконец – после знаменитой, многократно описанной позже дискуссии, состоявшейся во время вечерней прогулки с Толкином и Хьюго Дайсоном в сентябре 1931 года – стал настоящим христианином. Однако, к разочарованию своего друга Толкина, он не принял единственно правильной (по мнению последнего) католической веры, но вернулся в лоно англиканской церкви. К единоверцам Толкина – «папистам» — Льюис относился временами с характерным для ольстерских протестантов недоверием, хотя, с другой стороны, в литературном творчестве сближался с католицизмом настолько, что сегодня некоторые либеральные англикане отвергают его как слишком «римского» и консервативного мыслителя.
В это же самое время, что и Джек Льюис, к практикованию англиканства вернулся его старший брат Уоррен Льюис, отставной майор и автор исторических книг, часто посещавший четверговые собрания в колледже Магдалины. Оба братья Льюис были холостяками (что среди оксфордских преподавателей, от которых еще несколько лет назад требовалось соблюдение целибата, не было ничем удивительным), причем автор «Нарнии» с 1918 года состоял в довольно странной чувственной (не любовно-сексуальной) связью с Джейн Кинг Мур – матерью погибшего на войне друга, которая была старше его на 23 года. Спустя несколько лет после смерти миссис Мур (в 1951 году) Джек познакомился с американкой Джой Грешем (Дэвидман), разведенной, в прошлом коммунисткой, на которой, к изумлению друзей (а в случае Толкина даже некоторому возмущению), в 1956 году женился.
История этой поздней любви в тени надвигавшейся смерти (Джой, хоть и была на 17 лет моложе Джека, вскоре после свадьбы тяжело заболела и в 1960 году умерла от рака костной ткани) была несколько лет назад прославлена – в слегка модифицированной и мелодраматизированной версии – в фильме Ричарда Аттенборо “Shadowlands” (1993), где роль Льюиса прекрасно сыграл Энтони Хопкинс.
Воображаемая жизнь
Этих участников четверговых собраний, которые сами себя называли несколько шутливо «инклингами», а позже получили определение как «оксфордские христиане», многое отличало друг от друга. Отличались эти люди и взглядами на проблемы религии. Однако они, хоть и относились к христианству очень серьезно, считая его наиважнейшим аспектом как их жизни, так и творчества, умели дискутировать о нем и даже спорить, избегая столкновений и конфликтов, которые могли бы испортить существующие между ними дружеские отношения.
«Хроники Нарнии»Льюиса выросли именно в такой атмосфере – атмосфере внимания, с которым инклинги рассматривали вопросы веры, традиционализма в политических и социальных ситуациях, интеллектуально блестящих дискуссий и в то же время некоторой незрелости в понимании определенных аспектов жизни. Не подлежит сомнению, что обращаясь к детскому или подростковому читателю, автор трактовал свою миссию христианского апологета столь же серьезно, как и тогда, когда в радиопередачах, статьях, эссе и романах адресовал свои размышления взрослому потребителю. Но если в последнем случае Льюис пользовался аргументами, которые умел преподнести, как кем-то было сказано, «с захватывающей дух ясностью», в романах для молодежного читателя он больше доверял поэтической силе мифа. Хроники Нарнии, в которых мы находим все элементы христианской истории Творения и Падения, Смертных Мучений и Воскресения, и, наконец, окончательной битвы сил Добра и Зла и прихода Нового Царствия, были представлены не в форме простой аллегории, но в виде романного цикла, где объединялись традиции рыцарского романа с условностями детской литературы в духе Эдит Несбит.
Льюис написал в письме к одному из детей, восторгавшихся «Нарнией», что характерное для рыцарского романа «чувство давнего прошлого, нарастающей опасности, богатырских заданий, выполняющихся негероическими особами, отдаленности и обширности, чуждости и свойскости, смешанных между собой, это аккурат то, чем является для меня жизнь». То-есть, по его мнению, обращаясь к мифу в мире героического романа, следовало также показывать и решать проблемы реальной жизни. Результатом такого убеждения является наличие в «Хрониках Нарнии» изрядного количества концепций, которые ныне не будят нашего восхищения (например, взглядов на тему естества и роли женщины). Но также из этого же источника родилось видение Нарнии, искрящееся чудесностью, восхитительное и порождающее желание вечного пребывания в этой сказочной действительности.
Вторая группа английских писателей того времени, чье творчество отразилось на современном состоянии фантастики – это влюбленные в викторианские книги для детей и английский фольклор оксфордские профессора – невольные создатели фэнтези. Клайв Стейплз Льюис (Clive Staples Lewis), когда писал свои «Хроники Нарнии» (“The Chronicles of Narnia”, tt. 1-7, 1950 – 1956), воодушевлялся английской традицией сказочных историй о детях, попавших в волшебную страну – Небыляндию, располагавшуюся по другую сторону кротовой норы, или в зазеркалье, или в таинственном саду за стеной. Успех (также за океаном) цикла историй о Нарнии привел к тому, что викторианская традиция перестала ассоциироваться исключительно с инфантильными сказками (К.С. Льюис придал своим книжкам оттенок религиозной притчи, истории об измене, добровольной жертве и воскрешении из мертвых).
Это заметно также в трилогии, объединяющей элементы фэнтези с мотивами космических путешествий — «За пределы безмолвной планеты», «Переландра», «Мерзейшая мощь» (“The Cosmic Thrilogy: Out of the Silent Planet [1938], Perelandra [1943], That Hideous Strength [1945]).
Однако для развития этого поджанра гораздо большее значение имело творчество его коллеги, профессора филологии Джона Р.Р. Толкина (J.R.R. Tolkien).
Работая над «Хоббитом» (“The Hobbit or There and Back Again”, 1937),
а затем над «Властелином колец» (The Lord of the Rings: "The Fellowship of the Ring" [1954]; “The Two Towers” [1954]; “The Return of the King” [1955])
и «Сильмариллионом» (“The Silmarillion”, 1977),
Джон Толкин включил в фантастику двадцатого века элементы исконно английской традиции. Он использовал свое доскональное знание ранней средневековой англосаксонской литературы – мифов, языков, обычаев, кодекса чести – для создания сказочного романа, но не для детей; современного аналога мифологии и мифологического способа мышления – словом, сотворил фэнтези. Сам он говорил, что эти истории затрагивают душу каждого англичанина, потому что обращаются к детству, которое находится в крови каждого островитянина. Однако только американский успех «Властелина колец» привел в шестидесятых годах к буму фэнтези. Американцы в очередной раз присвоили себе английские истории и переработали их по собственным коммерческим схемам. Толкин, историк литературы, вообще не знал термина «фэнтези» и видел свое творчество в контексте эпоса, рыцарского романа и сказки. Как анекдот рассказывают, что он, когда его наградили премией, присуждаемой английскими любителями НФ, и вручили соответствующую статуэтку (представляющую собой модель космической ракеты), понятия не имел, что ему с ней делать.
облако тэгов
